Не много ли чести обычному снимку?
Такими забит инстаграмм.
Два друга на снимке уселись в обнимку,
Свои выпивая сто грамм.
Они говорят мне, что жить надо проще
И, кстати, закрыть свой гештальт.
Один призывал всех нас выйти на площадь,
Второй - закатать нас в асфальт.
И каждый из них при своем капитале
В свою возвратился семью.
Мы вышли на площадь, и нас закатали –
Мы роль отыграли свою.
Банальные строчки, нелепые точки,
Скандал бестолковый раздут.
Но Сашу Марголина две его дочки
Уже двадцать месяцев ждут.
27 ноября 2014 г.
С чего начинается Родина?
С агитки в твоем букваре,
И с дочки таджикского дворника,
Забитой в соседнем дворе.
А может, она начинается
С сакральной басманной статьи,
С порубленной химкинской рощицы,
Где пели весной соловьи.
С чего начинается Родина?
С болотного дела отца,
С очередюги в обменнике,
Которой не видно конца.
А может, она начинается
Со стерхов, погибших в пути,
С того, что Борис Николаичу
Под ёлку велели уйти.
С чего начинается Родина?
С того, что просили врачи,
И с морды, разбитой о палубу
На переправе в Керчи.
А может, она начинается
С отказа от южной трубы
И с фуры, в которой нам в юности
В Донецк завозили гробы.
С чего начинается Родина?
дек. 2014
Это сообщение отредактировал Lilith+ - 21-12-2014 - 01:30
«И, по причине умножения беззакония, во многих охладеет любовь». (Матф.24:12)
«Мне ни к чему ни дружба, ни среда, я не умею каяться лирично — и если я уйду, то навсегда.
Поэтому веди себя прилично.» (Д. Быков. «На два адреса»)
Спаси вас Бог! Но все-таки, увы, весь этот пафос – пуст и беспредметен, ведь, если эмигрируете вы, отъезд ваш будет тих и незаметен. Те, для кого вы были свет в окне – другого сотворят себе кумира. Те, кто вас любит – их, поверьте, не волнует место то на карте мира, куда переместите чресла вы. Семья – всегда последует за вами. То, что идет из вашей головы – выходит всюду русскими словами. Словам же абсолютно все равно, откуда попадать им в паутину. И вообще, уйти не суждено от Родины, и вы тому причину легко найдете сами. Даже три. Мне – хватит и одной, зато понятной:у человека Родина внутри, а не в просторах шири необъятной. Зачем нам то, что не дано обнять? Нам в жизни нашей только то и мило, что мы смогли потрогать и понять. Вернее – то, что память сохранила, а это, как мне кажется, отнять способны лишь Альцгеймер да могила…
К тому же, если угораздил черт родиться и с душою и с талантом, то незачем спешить в аэропорт – поэту суждено быть эмигрантом, не покидая родины своей, идя домой с шумящего вокзала... Любой поэт, по-прежнему – еврей (так, кажется, Цветаева сказала, а впрочем, нет, она писала – «жид», что, очевидно, смысла не изменит) – поэтами страна не дорожит. Точнее говоря – живых не ценит, боготворя, однако, мертвецов, прилизанных под школьные программки, боясь, должно быть, что, в конце концов, живой захочет вырваться за рамки.
Здесь нужно жить, как все. Не быть иным, не портить строй, не нарушать порядка. Когда тебя считают крепостным, а называют сыном – это гадко, но хочет мать держать нас под уздцы, и даже, чтобы этого добиться, она однажды нам взяла в отцы рябого параноика-убийцу. Тот замесил величье на крови, всех усреднил, и с той поры Отчизне от нас ни дел не нужно, ни любви, а только жертвы. Лучше – сразу жизни. И людям это нравится. Людей волнует не наличие идей, не честь, не даже факт побед военных, им чудится величие вождей в количестве невинно убиенных. Им не нужны ни слово, ни поэт. Куда важнее окрик и шпицрутен. Любви в России даже в церкви нет, и здесь Христос – такой же, как и Путин.
Здесь Путиным становится любой ее правитель. Здесь любой бы Гавел недолго оставался бы собой (конечно, если б пост свой не оставил). Не будет царь другим, пока народ завистлив, вороват, ленив и скрытен. Не оттого, что глуп. Наоборот, народ – умен, но дик и первобытен; и те, кто оторвался от корней, от этой скифской сумрачной натуры – они Россию делали сильней… Прогресса не бывает без культуры, а вся культура к нам занесена Европой, ей от силы – два-три века, и до сих пор, как в оны времена, община нам дороже человека. Иль климат наш, холодный и сырой, иль память об Орде тому причиной – но людям нужен царь и нужен строй пускай не первобытный, но общинный, и крепостной унылый геморрой сменяется колхозной штурмовщиной за веком век. Без смысла, без ума, зато с лицом, разбитым в общей свалке...Россия до сих пор вперед сама идти не может – только из-под палки.
Какой царь лучше – добрый или злой, не знаю. Но всегда в года покоя растет жирок, и с ним – культурный слой, приходит неприятие застоя, все радостнее выкрики "Долой!", в ответ - война, позор и все такое. Власть новая, стремясь рвануть вперед, проводит запоздалые реформы; а после – если Горький нам не врет – хотя еще на всех хватает корма, орет гагара, пи́нгвин жадно жрет, а глупый буревестник просит шторма. И вот – весь этот слой, весь этот цвет, весь этот Чехов, Блок, Шагал и Скрябин, что нанесен за сотню с лишним лет, за десять может быть легко соскрябан. Что и случалось… И случится вновь, наверное. И лучше бы – по миру развеяли бы, чем пустили кровь. Как говорится, тут уж не до жиру, А быть бы живу... Кстати, этот слой, давно уже не слишком плодородный, становится совсем уж пожилой, поскольку не закрыт еще свободный отъезд, и тот, кто не готов пока уехать сам, тот помогает детям, чтоб - если что - уже наверняка, с профессией, со знаньем языка
и выросшим на воле, не сидеть им,
а улететь, пока открыта клеть…
И пусть летят. Им будет непонятно,
зачем терпеть, когда ударит плеть,
чем униженье может быть приятно,
как с наслаждением себя жалеть
и в липком страхе двигаться попятно...
Но я отвлекся. Если говорить о той среде, в которой вы могли бы нормально жить и продолжать творить (отнюдь не выбирая либо-либо, как многим приходилось выбирать, лишаясь либо жизни, либо смысла), попробуем словами не играть, а разобраться, сравнивая числа. Итак, среда. Она важней всего. Ваш адресат. Судья. Источник воли. Конечно, это - Бог, но от него обратной связи нет, и в этой роли - тот самый слой, что нужно подсчитать. Все те, что не зависли, не прокисли, способные учиться и мечтать, желающие думать и читать, все те, кого интересуют мысли, изложенные русским языком - и, если нам в детали не вдаваться, считая всю Россию целиком - их миллионов восемнадцать-двадцать. А может, и того уж нет совсем, и могут их вполне уравновесить таких же русских миллионов семь (а с Украиной, так, пожалуй, десять), что проживают там, за рубежом…
Черт! Все опять не то!
Важней другое – что мы в своей стране живем в чужом и чуждом государстве. Мы – изгои, и нет надежды быть с ним заодно. Есть только страх, что как-нибудь уныло осенним утром скажем: «Все равно, нам плетью обуха… солому сила… я – там, где мой народ, к несчастью, есть… здесь мой народ, мне как как-то не пристало… народ велик…», - и, позабыв про честь, обманывать себя начнем устало, войдем во вкус, забудем к черту стыд, научимся оправдывать ретиво, негодовать… Ведь только-только быт наладился, наметились активы, и старость замаячила уже, и хочется покоя (черт с ней, с волей), и, наконец, на этом рубеже смиримся со своей печальной долей, забыв про злые выкрики юнцов, страдающих от выброса гормонов, что лучше быть убитым, как Немцов, чем жить и портить воздух, как Лимонов...
И что приходят смутные года, года разбоя, крови и разора - возможно, это вовсе не беда, а просто избавленье от стыда за Родину и личного позора. Ведь даже я, унылый графоман, рифмующий ритмическую прозу, как ежик, опустившийся в туман, впадаю в опьяняющий дурман такой всеразрешающей угрозы… Мы по́жили, нас трудно взволновать, тем паче – удивить или обидеть. Здесь сложно жить и просто выживать. Но чтобы выжить, нужно ненавидеть, забиться в щель, не вылезать на свет, довольствоваться ролью незаметной, ведь ненависть всегда найдет ответ, и лишь любовь бывает безответной… И пусть в чужой стране мы не нужны, и пусть нет сил на новые мытарства, но только нашей нет уже страны, а стало быть, падёт и государство, и я-то спрячусь (нужен я кому), а вас погубит ваша же известность, и уезжать вам нужно, по уму, и делать так хотя бы потому,чтоб сохранять родимую словесность как память о спасительной любви, которая приходит в раннем детстве,которая командует: «Живи!»,и от которой никуда не деться…
Какая пошлость! Впрочем, времена такие наступают, что банальность и даже пошлость только и нужна, и, как чума, страшна оригинальность, и мысль должна быть плоской, как девиз, и взгляд свободный будет ненавистен, и нужно сохранить хоть что-то из, казалось бы, давно понятных истин…
Бегите все!
Поймите, наконец, что не нужны здесь где-то лет на двадцать ни гений, ни творец, ни швец, ни жнец; что будет все решать один свинец, и нет причин в России оставаться; что все, кто не желает жить в говне, терпеть, скулить и молча утираться, те – эмигранты в собственной стране, и глупо им бояться эмиграций. Но если страх хоть что-то поменять сильнее прочих ваших страхов – значит, бессмысленно вам что-то объяснять, осталось лишь на зеркало пенять, что для чего-то зеркало чудачит…
Где страх царит, там места нет любви.
Мы – дети изнасилованных властью,
наш страх, как сахар, растворен в крови,
как рыбы, мы хватаем воздух пастью
лишь для того, чтоб оторать его,
чтоб от натужного бессилья ярость
не перешла в гастрит. Внутри мертво
уже сто лет, но мы встречаем старость.
И остается помнить об одном – что мы перед народом безоружны, и если он желает стать говном, спасти его нельзя. Да и не нужно…
